«Десятка» и пять «по рогам»
— Начну сам, хоть и не ждали вы такого, наверное. Если вести речь об оценках, у меня было не то положение, чтобы их давать. Но про одного человека скажу. Как-то раз полковник Бесков Константин Иванович бросил мне с налетом презрения: «А-а, ты же человек Колоскова!». Моментально ему ответил: «Я человек футбола, а не Колоскова, Петрова или Сидорова. Колосков пригласил меня за деловые качества, только и всего».

— Для Бескова тоже переводили?

— У него был свой переводчик, некто Саша Иванов. Играл у Бескова в ФШМ вместе с Логофетом. Никогда не бил по мячу головой, боялся. Умер под забором, в пьяном виде. Алкоголик. Бесков потом сказал: «Что, Лев, не уберегли мы с тобой Александра?!» «Мы с тобой»! Он был моим врагом вообще-то. И возню всю эту антиколосковскую я терпеть не мог.


заслуженный тренер СССР Константин Бесков / Фото: © РИА Новости / Владимир Родионов
— Давно вас Бесков упрекал в близости к руководителю футбола?

— В 1982 году, на чемпионате мира в Испании.

— Как, родившись в начале войны, вы стали переводчиком?

— После армии поступил в 1964 году в иняз имени Мориса Тореза. Сдал без троек, но приняли только на вечернее. Из-за фамилии, скорее всего. Учился и параллельно преподавал английский в кунцевской школе. Мечтал работать в спорте. За год до окончания вуза пришел с улицы в протокольный отдел Спорткомитета СССР в Скатертном переулке. Попросился переводчиком для практики. Отказали. Вышел, озадаченный, вдруг одна женщина говорит: «А вы сходите во ВНИИФК на Казакова — им дали несколько ставок перед Олимпиадой в Гренобле и чемпионатом мира в Мексике». И меня приняли.

— Хотя отец был репрессирован?

— В 1956-м его реабилитровали. Сидел в Воркутлаге, выжил, вернулся.

— Трудно жилось сыну «врага народа»?

— Когда отца посадили, нас выселили из 70-метровой коммуналки, так что целый год жили с матерью в прихожей. Предложили бараки в Коптево — мать отказалась. Может, и зря. С соседями дружили, но вместо окон у нас было пять дверей в чужую жизнь. Кто бы ни вышел из своей комнаты — в коридоре мы. В конце концов я написал письмо: «Дорогой товарищ Сталин, пишу, стоя на коленках на табуретке, условия невыносимые, своего угла нет…». Под диктовку матери и соседок, естественно. Письмо вернули на завод отца, после этого нам дали шестиметровую комнату. Там и вырос.

Мать мучилась, конечно. Работала на прядильной фабрике, как миллионы других матерей. Муж ее тетки был министром путей сообщения Дальневосточной республики, вот они помогали. Интеллигентные люди, антисталински настроенные, несмотря на госслужбу. Но судьба отца крепко давила на психику, поэтому учеником в школе я был никаким.

— Шпыняли одноклассники?

— Как иначе? А во дворе так вообще. Народ в доме жил пестрый, некоторые хорошо относились, но были и сволочи.


Сборная СССР на Кипре перед отборочным матчем ЧЕ-1972. Второй слева — форвард Виталий Шевченко, первый справа — Лев Зарохович / Фото: © Из личного архива Льва Зароховича
— Что думаете о Сталине после пережитого?

— Исчадие ада, как и его предшественник. Отец работал авиационным технологом, собирал двигатели в Рыбинске, потом в Саратове. Записался на фронт — развернули: такие нужны в тылу. А через три года после войны пришли два красивых охранника, как у Высоцкого. Отец бросил матери в дверях: «Не плачь, я мелкая сошка, скоро отпустят». Вот и получил, как мелкая сошка, «десятку». И пять «по рогам».

— Поражения в правах?

— Да. Не имел права после отсидки селиться в пяти крупнейших городах страны. Только смерть Сталина и хрущевская оттепель позволили выйти раньше срока. В Москве друзья, старые большевики, написали наверх письмо, и отца реабилитировали.

— Успевали в советское время за пять лет вкладывать в студентов иностранный язык?

— С гарантией. Методика шикарная была. Язык выучивается за два года, а вот преподавать его и работать синхронистом сложнее. Одновременно освоил испанский — не в том объеме, как мог бы на дневном отделении, но на уровне. Закончил институт с отличием, хотя от предметов вроде научного коммунизма тошнило. Был преподаватель по фамилии Пушкаш, тот при всех пенял: «Вы убедили, что даже основ научного коммунизма не знаете». До сих пор жалею, что не ответил: «Мой папа Александр Абрамович Зорохович, член партии с 1926 года, прошел основы коммунизма в Воркутлаге, и не научного, а практического. Какие еще вопросы?»

— Так вы диплом, пожалуй, не получили бы.

— И черт с ним. Вместо диплома полагалась справка, позволявшая работать. Во вкладыше было бы указано: не сдал научный коммунизм, остальное в порядке.

«Ни при каких обстоятельствах не имеешь права разглашать…»
— Кем вас взяли во ВНИИФК?

— Сотрудником отдела зарубежного спорта. Занимался обработкой информации, поступавшей по подписке Спорткомитета СССР. В основном североамериканской периодикой: The Hockey News, Sports Illustrated, Sporting News и так далее. Многое шло из соцстран: Deutsches Sportecho, Przegląd Sportowy, чехословацкий Sport, где печатали издевательские карикатуры на Ленина…

— Могли себе позволить?

— Там была рубрика «Что творится в СССР». В ней иногда появлялся ленинский профиль, стилизованный под Мефистофеля. Цензоры, видимо, не обращали внимания, издание-то спортивное. А увидели бы — прикрыли.

— Много ценного можно было почерпнуть у западников?

— Достаточно. Самое интересное — они приоткрывали завесу над профессиональным спортом. Когда меня спросили при приеме на работу, какой раздел хотел бы вести, выбрал игры. И по характеру, и по юношескому опыту подходили. В качестве основного вида достался баскетбол, как раз про него в зарубежной прессе было много вкусностей. Штудировал Scholastic Coach, Athletic Journal, писавший об NCAA, издавал бюллетени — информационные и методические.

За эти бюллетени меня и признали в Спорткомитете. Прежде всего начальник отдела баскетбола управления спортигр Сергей Башкин, который потом был помощником Кондрашина на Олимпиаде в Мюнхене, и Степан Спандарян, один из основоположников советского баскетбола. По имевшейся договоренности, наши команды летали в Штаты, американские к нам, я работал с ними переводчиком. Навыки синхрониста осваивал на ходу, на практике.

— Как вообще можно одновременно слушать и говорить на другом языке, объясните?

— Самое трудное — цифры. Доводилось работать к кабине синхронного перевода ФИФА, когда финансовый комитет зачитывал свои отчеты, было несладко. Но справлялся. При этом в правилах Международной ассоциации переводчиков конференций сказано: ни при каких обстоятельствах не имеешь права раскрывать предмет переговоров.

— Неужели что-то запоминалось?

— Ну, конечно. С опытом приходит, схватываешь на лету.


Лев Зарохович / Фото: © Из личного архива Льва Зароховича
— Фатальные ошибки при переводе случались?

— Ни разу, иначе всплыло бы на высоком уровне. Огрехи бывали, да. Переводил Хорста Дасслера, главу Adidas, на встрече с Игнатием Новиковым, главой оргкомитета Олимпиады-80, членом ЦК КПСС. Китайцы тогда пытались вбить очередной политический клин, и Новиков об этом сказал. А Дасслер, который только что прилетел из Китая, мягко возразил: «Я бы не стал, г-н Новиков, брать на себя ответственность, делая такие заявления». На встрече присутствовал Виталий Смирнов, владевший английским, — он эту фразу у меня перехватил, ответил сам. Как переводчик, я выглядел не очень выигрышно.

«Не узнает даже жена»
— Как оказались на Олимпиаде в Мюнхене?

— Первым крещением стала официальная поездка с футбольной сборной СССР на Кипр в 1970-м. Через какое-то время вызвали в отдел командировок Спорткомитета, сказали получать форму советской делегации: «Поедешь на Олимпиаду с конниками». ЦК спустил установку— в определенных статусных видах обязательно должны быть переводчики. А в конном спорте у нас были сплошные звезды — Петушкова, Кизимов, Калита.

И вот встречаю в олимпийской деревне Владимира Кондрашина, который меня знал, потому что информационные бюллетени я подписывал своей фамилией. Попросился с командой на финальный матч с американцами. Петрович сначала засомневался: «Ты до этого с нами не ездил, и все шло хорошо. Не надо бы и в этот раз… Хотя ладно, давай». Погрузились в автобус: Сергей Белов, я, два или три руководителя американской команды.

— Это как?

— Опоздали на свой автобус, обратились к нашим. А у Кондрашина с Башкиным все демократично было, хотя с американской стороны даже полковник-наблюдатель ехал.

— Сыгран матч с сумасшедшей концовкой. Озвучен протест американцев. Что дальше?

— Разбирательство с привлечением Блаттера — представителя Swiss Time, объединявшей Longines и Omega. Эта компания была официальным хронометристом Олимпиады. Пришел молодой человек по имени Йозеф, стал рассказывать, как устроена фиксация времени на баскетболе. Там же что получилось: Кондрашин сказал Башкину запросить тайм-аут, тот стал нажимать кнопку на сигнальном пульте, перед секундометристами загорелась лампочка, они не прореагировали. Башкину пришлось идти к судьям, говорить о тайм-ауте. А время-то шло. Генсек ФИБА Уильям Джонс, выслушав аргументы, постановил отмотать три секунды назад и доиграть матч. Американцы согласились, и это было их ошибкой. Никто не верил, что можно что-то изменить, ни наши, ни американцы, ни Джонс. Но случилось чудо имени Ивана Едешко и Александра Белова.


— Как вы попали в группу разбора?

— В 1968-м работал с Виктором Хоточкиным на заседании центрального бюро ФИБА. Познакомился с Джонсом, видимо, англичанин оценил меня как переводчика. В Мюнхене это пригодилось, потому что нашим удалось продавить уникальный состав апелляционного жюри. Трое представляли соцлагерь: кубинец, венгр и поляк. Двое — Италию и Пуэрто-Рико. Так голоса и распределились, насколько я знаю: три за нас, два против. Или один против, один воздержался. Председатель жюри доктор Хепп из Венгрии, с которым я встретился позже, сказал: «Никто и никогда не узнает, кто за кого голосовал, даже моя жена».

Так вот поляку требовался переводчик. Он был старшим офицером польской разведки, но английским не владел, зато по-русски говорил, как Феликс Эдмундович, если не лучше. Меня к нему приставили. Помню, сижу, бубню поляку в ухо, а он говорит: «Лев, не переводи, и так все ясно». Часов до трех ночи это продолжалось.

— Вас нашли на арене или сами предложили услуги?

— Когда стоял после игры вместе с советской делегацией, ее руководители сказали обо мне Джонсу. Он вспомнил: «Знаю такого, пусть переводит». Других представителей СССР на том заседании не было.

— Сколько человек решали судьбу матча вместе с жюри?

— Всего около десяти. Члены комиссии, Джонс, переводчики, Блаттер, других не помню. Американцы сильно опоздали с подачей протеста, но придираться к ним не стали, дождались, когда принесут в письменном виде. Мы уже кемарили, ночь же, а они еще писали. Помню, вышел в зал — там Миша Коркия с дядей, участником Олимпиады 1952 года, Жармухамедов, другие сборники. Сидели, ждали вердикта. И только утром стало известно: жюри присудило победу сборной СССР. Пошел к команде, садившейся в автобус — ребята уже приняли на радостях. Кондаршин был не по этому делу, а вот игроки своего не упустили.

— В той команде крепкие бойцы собрались.

— Шура Белов отличался и до, и после. Любил зажечь. Помню перечисление его подвигов в одной характеристике: «Задержан в связи с провозом икон через границу, пойман в США на воровстве в супермаркете… Вместе с тем, необыкновенный талант Белова может существенно повлиять на результаты сборной СССР». Из-за этого на многое закрывали глаза.


Александр Белов / Фото: © РИА Новости / Рудольф Кучеров
«Фильм вселяет гордость за спорт, но не за кинематограф»
— Жаркие дебаты были на заседании жюри?

— Наоборот, изучали технические вопросы, ждали кинопленку с замедленной раскадровкой, видео еще не было, заслушивали Блаттера: «Система сработала нормально, но вмешался человеческий фактор». Такое часто бывало в азарте последних секунд: судьи смотрели на площадку, а не на лампочку. Когда жюри во всем разобралось, уединилось для принятия решения.

— Смотрели «Движение вверх»?

— ...Смотрел. И «Легенду № 17» тоже.

— Судя по вздоху…

— Я всю зиму переводил на английский книгу Алексея Касатонова и Игоря Рабинера. Леша в детстве жил в одном доме с Кондрашиным, помнит Белова. В книге написал: «Главное, что фильм вселяет гордость за отечественный спорт и служит популяризации». Может, и так. Но за отечественный кинематограф гордости эти картины не вселяют. Ура-патриотизм мне лично чужд. Спорт и кино вообще трудносовместимы. Трудно передать реалии экранными средствами, а хоккей с шайбой и с мячом еще и не киногеничны.

— Образы, выписанные в «Движении вверх», хотя бы отдаленно соответствуют прототипам?

— Ничего общего. Идеализированный Кондрашин, антисоветчик Паулаускас, лысый помощник тренера, которому даже фамилию Башкин присвоить постеснялись… Какой Модя антисоветчик? Я был в Вильнюсе, когда американцы приезжали на матчи с нашими, великий тренер Грег Попович тогда играл защитником. В ответной поездке Паулаускас попросил отвезти его к литовской диаспоре — вот и вся антисоветчина.

— Сергей Белов в сборной держался обособленно?

— Не было в нем снобизма. Великолепный мастер, авторитет. Точно не раздолбай. Саша Белов — может быть. Тот зазвездился прилично, хотя рано ушел из жизни.


Лев Зарохович, Йозеф Блаттер и Вячеслав Колосков / Фото: © Из личного архива Льва Зароховича
— Что было после Мюнхена?

— В 1973 году Блаттер приезжал в Москву в том же качестве хронометровщика. Занимался установкой фотофиниша на легкоатлетических соревнованиях летней Универсиады. А в 1974-м мне позвонили из протокольного отдела: «Будешь работать с канадскими юношескими тренерами». После Суперсерии-72 канадцы засуетились, почуяли, что не безоговорочные лидеры в хоккее. И приехали в Союз поинтересоваться нашим опытом. Одним из лекторов совместного семинара был преподаватель кафедры футбола и хоккея Вячеслав Колосков. Позже мне дали понять, что перевод мой оценили высоко, видимо, взяли на заметку.

В 79-м читаю «Советский спорт»: «Начальником управления футбола и хоккея Спорткомитета СССР назначен В.И.Колосков». В этот самый момент звонок: «Лев, это Слава. У меня международник уезжает в длительную загранкомандировку, не хочешь занять его место?» Не долго думая, согласился: «Только учти, я вроде как лейб-переводчик главы оргкомитета Олимпиады Новикова на встречах с лордом Килланином и другими иностранными шишками». — «Решим вопрос». Валентин Сыч поговорил с Виталием Смирновым, Смирнов с Новиковым, — меня отпустили. Хотя на первых порах горько об этом пожалел.

— Почему?

— Думал, иду работать к Колоскову, а оказался соподчинен Дмитрию Прохорову, отцу нынешнего олигарха Михаила. Он был начальником управления международных спортивных связей Спорткомитета СССР. Пороховая бочка, а не работа. Переписка, согласования, телеграммы в посольства: «Команда «Шахтер» в составе тридцати человек вылетает в Уганду»… Чуть зазевался, не то написал — до оскорблений доходило. И фамилия, видимо, не устраивала. Не знаю, как меня Колосков отбивал, но сделал так, чтобы я начал с ним выезжать. Особенно после того, как умер Валентин Гранаткин, и Колосков автоматически возглавил его комитет в ФИФА по детскому и юношескому футболу, позже — комитет по олимпийским турнирам. Тут уж пошла работа. Приезжали на мероприятия, я садился в будку и давай толмачить.


Вячеслав Колосков с женой и Лев Зарохович / Фото: © Из личного архива Льва Зароховича
«Мандельштам вскрылся только в ходе допроса»
— На Олимпиаде-1980 работали с футбольной сборной?

— Нет, стал ближе к команде при Лобановском.

— Следующая Олимпиада — Лос-Анджелес-1984, где советских атлетов не было из-за бойкота.

— А вот я там как раз был, месяц от и до, поскольку Колосков отвечал за футбольный турнир.

— Стало быть, видели, как его приняли по возвращении из-за запрещенного Мандельштама...

— При мне все происходило. Когда он покупал книги, я предупредил: «Слава, не думаешь, что тебе готовят пышную встречу вместе с «Воронежскими тетрадями»?» Колосков приобрел их в книжном магазине кампуса университета в Лос-Анджелесе, ничего необычного, рядовая покупка. Настолько его все достало в тот момент, что он как-то не побоялся рискнуть. И зря, потому что встретили жестко, допрос в Шереметьево продолжался часа два.

— Стукнул кто-то?

— Никто не стучал. Незадолго до этого на воровстве попался человек, которого Колосков привел в федерацию футбола, Валентин Герасимов. Познакомились, когда тот был студентом кафедры футбола и хоккея, вроде бы дружили. Занял должность администратора юношеских сборных и сразу же начал подворовывать. А Слава все подписывал, не проверяя. Когда его прихватили на таможне, Мандельштам вскрылся только в ходе допроса.

Мы вообще не поехали бы в Америку, если бы не наша неповоротливая система. Официальных советских лиц отправили на Олимпиаду, несмотря на бойкот, что-то где-то пробуксовало. Сидели на стадионе на расстоянии вытянутой руки от Рейгана, который объявлял Игры открытыми.

— Писали, что Мандельштама напечатало вражье издательство «Посев», и в этом был его главный идеологический грех.

— Сеть магазинов, где Колосков купил якобы «запрещенку», была партнером советской «Международной книги». Но на генерала Ницына из таможни это не произвело ни малейшего впечатления. В остальном ничего ужасного в Мандельштаме не было. Я спокойно покупал в питерской «Березке» книгу «Серебряный век» с его стихами. На тот момент уже вышла «Ирония судьбы», в которой есть поэзия Мандельштама, он даже в титрах был указан. Бесполезно, система уперлась. Кстати, мне тоже однажды подсунули «Мастера и Маргариту» издательства «Посев», но я не взял ее в Союз, оставил у заграничного друга. А Колоскову в итоге на год запретили выезжать за границу. Про книгу и Герасимова в ФИФА никто не узнал.


Лев Яшин, Пеле и Лев Зарохович / Фото: © Из личного архива Льва Зароховича
— Вы должны были и с Эдуардом Малофеевым в сборной пересекаться.

— Василич классный мужик. Распечатывал и развешивал в комнатах игроков собственные вирши и крылатые разы вроде «Из-за этих дурачков не добрали мы очков». Спрашивал: «Зачем меня с Лобановским сталкивают? Валера хороший парень, зла мне никогда не делал, наоборот, повторял: «Я тебя не подведу»». В любом случае, с одним тренером было лучше, чем при триумвирате. Колосков повелся на этого Бескова в 1982-м. Да еще Гаврилов запорол весь тот сезон.

«Корейцы смотрели круглыми глазами»
— Колосков рассказывал, как корейцы принимали вас на Олимпиаде-88 и проиграли состязание за столом. Было?

— Еще до Сеула сложилась странная ситуация в международном юношеском футболе. В 1987 году итальянцы с минимальным счетом обыграли в финале чемпионата Европы сборную СССР, которую тренировал Александр Пискарев. Но из-за нарушения с возрастом одного из футболистов победителей лишили золота. Однако в связи с приближающимся чемпионатом мира в Италии УЕФА и ФИФА решили не наказывать итальянскую федерацию. Так что чемпион Европы-87 неизвестен, хотя по факту им должна была стать сборная СССР. Что она и доказала в том же году, выиграв юношеский чемпионат мира в Канаде. Я там был, присутствовал на нитроглицериновом финальном матче СССР — Нигерия, в котором вратарь Окрошидзе творил чудеса. Победный пенальти в серии 11-метровых забил Никифоров, игравший центрфорварда. Отличная была команда.


Юрий Никифоров / Фото: © РИА Новости / Владимир Родионов
Когда начались гонения на Колоскова, инициированные, по моему убеждению, на самом верху, поэт-песенник Борис Грызлов выговаривал ему: «Вот вы руководили футболом много лет, а никаких успехов не добились». Не знаю, почему Колосков не напомнил о хоккейном золоте Калгари-1988, ведь он тогда и хоккеем руководил. О победе в Сеуле, о серебре чемпионата Европы-1988, об успехах молодежных и юношеских сборных. Во всем этом его огромная организаторская заслуга. У Дмитрия Медведева Колосков бывал на «беседах» не менее пяти раз. И в последствии написал в своей книге: «Не ушел бы добровольно, посадили бы в тюрьму». Что тут еще добавить?

А корейцы… Они очень боялись, чтобы сборная СССР не разгромила их в матче открытия олимпийского футбольного турнира. Сыграли 0:0, и принимающая сторона расслабилась. Нас принялись обхаживать по полной программе, притащили красивых кореянок, угощали напитком «корейская атомная бомба». В высокий стакан с пивом опускается рюмка с водкой, при смешивании выглядит, как ядерный гриб. Когда мэр Пусана уже сломался, мы с Колосковым еще только входили во вкус. Предложили собравшимся выпить, наконец, нормально, по-русски. Корейцы в полусогнутом состоянии смотрели на нас круглыми глазами.

«Путин ответил: «Знаю английский, разберусь»
— Конфликт Колоскова и Николая Толстых развивался на наших глазах?

— У Толстых в друзьях оказался генерал, начальник московской налоговой полиции Добрушкин. В 1997-м они устроили нам шмон, налет. Хорошо, не попал на это дело, был у врача. Но в столе лежал загранпаспорт — исчез. Потом сказали: «Во время проверки за твоим столом сидел налоговик». Вообще к Толстых отношусь крайне негативно и не стыжусь своего мнения. Вредил, а не помогал отечественному футболу.

— Кого из великих переводили, кроме спортивных бонз?

— Должен был работать с Борисом Ельциным на Кубке Кремля, но Леонид Тягачев не подпустил, сам полез со своим немецким.

— Странно, он вроде и по-русски не очень.

— Точно, «олимпийский» писал через «а», знакомый до сих пор хранит бумагу в сейфе. А вот Владимира Путина на Кубке Содружества переводить довелось. Он был тогда в ранге «и.о. президента», встречался с Блаттером и Петером Виллапаном, генсеком Азиатской конфедерации футбола. Собственный переводчик Путина забуксовал, не знал футбольной специфики. Пришлось переводить мне, причем с немецкого. В какой-то момент решил что-то подсказать Путину по протоколу, он довольно резко ответил: «Я знаю английский, разберусь».


Владимир Путин и Йозеф Блаттер / Фото: © РИА Новости / Константин Чалабов
— Когда и почему вы ушли из РФС?

— В 2001-м. В Москве открылось представительство ФИФА, была возможность возглавить, но стал замом руководителя. Не умел обращаться с компьютером на тот момент, не полез. Через два года ушел. Хотел поработать с Блаттером во время его визита в Ташкент, передал просьбу через секретаршу Хелен. А она уже уволилась, письмо попало к новой американке, взятой на работу в ФИФА. И та меня убрала, не продлила контракт.

— Чем стали заниматься?

— Некоторое время ничем, пробивался случайными заработками. Затем оказался в федерации хоккея, работал до 2007 года, пока Третьяку жестко не намекнули, что пора избавиться от меня. Еще когда принимали на работу, ныли насчет возраста. А когда скоропостижно скончался один из коллег-ветеранов, стало ясно: со мной не станут продлевать контракт. Опыт, знания, деловые качества — никто на это смотрит, когда идет аппаратная возня.